В "Сведениях о народонаселенных пунктах Тарутинской станицы Троицкого уезда за 1920 год" указывается,  что хутор расположен в 10 верстах от станицы,  в 40 верстах от города Троицка и в 20 километрах от ближайшей станции железной дороги.
Единого рабоче-крестьянского потребительского общества,  в котором и перечислены все жители хутора по состоянию на февраль 1920 года.  По сути,  все население составляли три семьи - Глушко,  Голосного и Шульги.  Старшему Глушко-Савелию Германовичу было 52 года,  столько же его жене Дарье Мануиловне.  Младшему брату Петру Германовичу было 45 лет,  его жене Макрине Никитичне - 40.  У Савелия Глушко был сын Иван Савельевич с невесткой Дарьей Андреевной,  взрослая дочь Анна Савельевна.  В семье Глушко проживали четверо детей в возрасте от двух до одиннадцати лет и работник - Мошанцев Федор Анисимович, 36 лет.  Гораздо старше Глушко был представитель другой фамилии - Мануил Григорьевич Голосной,  которому, как и его жене Пелагее Антоновне,  было 75 лет. Возраст не только по тем временам почтенный.  В семье были сын Яков Мануилович, 40 лет,  невестка Прасковья Даниловна,  внуки Александр,  Степан,  Николай,  Василий и Анастасия.  Старшему – Степану было 15 лет, младшей-Анастасии-3 года.  Прислугой-работницей у Голосных работали Глушкина Пелагея Петровна,  27 лет и подросток Алексей, 16 лет.  В семье Шульги проживали Семен Фомич с женой Агафьей Григорьевной, 26 лет,  трое детей от двух до тринадцати лет,  работники Федор и Вера.

Воспоминания Коптевой (Борозинец) Александры Ивановны

1930-2012 г.г.)
Я,  Коптева Александра Ивановна, 1930 года рождения, внучка Коптева Федора Никаноровича. Мои родители – мать Шуткина Елена Михайловна, отец Коптев Иван Федорович, средний сын Федора Никаноровича. Мои родители 1910 года рождения. Жили мы в Тарутино Чесменского района Челябинской области. В 1917 году, когда красные еще не пришли в Тарутино, говорили, идут красные, всех людей расстреливают, вырезают ремни, выжигают звезды.  Рассказывала моя мама, что когда белогвардейская армия распалась, приехали на конях маминого отца племянник и соседский парень. Когда красные зашли в  Тарутино, дедушка, мамин отец, прибежал, завесил все окна, а малыши сидели на печке. Мама говорит: «Тятя, не выглядывайте в окна, а то всех нас перестреляют». А сам часто поглядывал. Едет красная конница по дороге, поют: « При лужке, лужке…». Подъехали и до нашего дома, а командир поворачивает к нашим воротам. Дедушка говорит: «Я пойду, пусть меня расстреляют». Вышел на улицу, подходит к воротам. Командир подъезжает и говорит: «Здравствуйте, папаша! Мы видим, у вас банька есть, можно нам помыться?» Дедушка говорит, мол, невестка придет, воды нанести и истопить. А он отвечает, что видим, что у вас бричка есть.  Наши ребята на конях привезут. И так по-хорошему говорит. Дедушка думает, мол, хороший ты пока, а как будете уезжать – всех нас перестреляете. Солдаты привезли сушняк, воды, истопили баню. По очереди мылись и дежурили. Командир вечером подходит к дедушке и говорит: «Папаша, чайку можно будет?» Дедушка отвечает, что невестка придет, покормит вас. А он в ответ говорит спасибо и что сейчас с продуктами плохо, а еда и у них есть. Невестка подала чай, а командир говорит: «Ребята, мы попьем чай без сахара, а сахар наш передайте детям». Солдат подает нам на печку сахар, а мы мнемся, не берем. Он положил сахар и ушел. Все помылись, ложились спать, кто на палатях, кто на кровати, кто на полу. Дедушка всю ночь переживал – скоро нам всем будет конец. Утром командир к нему подходит, нельзя ли еще чайку? А дедушка отвечает: «Невестка лапши наварила, покормит». После завтрака они все выходят, и дедушка за ними, пусть меня убивают. Когда вышли на улицу, командир поблагодарил дедушку за гостеприимство и поехал. Дедушка стоит и думает, какой хороший человек, а что про них наговорили! Бежит следом за ним и кричит: «Товарищ командир! Вас можно на минутку?» И рассказывает, что когда белая армия распалась, племянник с соседом на  конях вернулись. А как только узнали, что красные едут всех расстреливать, сели на коней и ускакали. Испугались». Командир ему говорит: «Зря, вот сейчас бы с нами и поехали». Говорит: «Как приедут,  вы им скажите, мы едем в Варненском направлении. Пусть назовут свою фамилию.  Какая Ваша фамилия?» Дедушка: «Шуткин». Командир назвал свою фамилию, пусть едут и спрашивают. Когда ребята вернулись, дедушка им все рассказал. Племянник дедушкин поехал, догнал их. Потом где-то работал в сельсовете или где-то. А сосед побоялся и не поехал, сел на коня и ускакал. Позднее с Китая прислал письмо, работал в похоронном бюро.
Когда пришли красные, и Федор Никанорович пришел с ними, а до этого он жил в Тарутино, я точно не знаю. Может, просто с красными пришел. У него было немного земли. Или, может, бабушка жила здесь. У нее была земля. Бабушка моя -  Коптева Мария Демьяновна. Дедушка был грамотный, бабушка ни одной буквы не знала, но прожили они всю жизнь душа в душу. Мама моя, Шуткина Елена Михайловна, была сиротой, в 7 лет осталась без матери, а в 17 – без отца. Жила она у Коптевых в работницах. У них было три сына. Коптев Александр Федорович, не знаю с какого года, средний, мой отец, Коптев Александр Федорович, с 1909 года, младший сын Коптев Николай Федорович, с 1918 года. Дочерей не было. Мама рассказывала, что Коптевы были очень хорошие и добрые люди. Хорошо обращались с работниками, хорошо кормили и платили. Рассказывала, как с бабушкой Марией Демьяновной собирались везти обед работникам, и она говорила, что  мяска побольше нужно, они копнить будут, работа тяжелая. А в поле, пока они едят, помогаем копнить. А когда сезон рабочий заканчивается, работники подходили к ним и говорили: «Мария Демьяновна, Федор Никанорович, возьмите нас и на следующий сезон. А то соседские хозяева приезжают в поле и работников кнутом бьют, да еще обзывают по-всячески». А когда красные пришли, те, с которыми плохо обращались, собирались и говорили: «Теперь наша власть пришла!» Шли в сельсовет и говорили: «Что-нибудь делайте с ними, а то мы сами с ними разделаемся». Их стали выселять в Киров.
Моя мама сирота и жила у Коптевых в работницах. Бабушка Мария Демьяновна ее очень хвалила как послушную и трудолюбивую. И дедушке говорила, что может взять ее за Ванюшку замуж. Дед был такого же мнения. Они их и поженили. Как-то приходит Федор Никанорович в сельсовет. Председатель и говорит: «Это же надо до такого додуматься. Кто-то из выселенных в Киров прислал на сельсовет письмо. Пишет, что у него было 4 коровы и у Коптева Ф.Н. 4 коровы. Меня выселили, а его нет». Председатель говорит: «Как будто за коров  выселяли!» А дедушка говорит: «Выселяйте и нас». Председатель отвечает: «Что не за что, и нарушать закон он не может». Тогда дедушка посидел, подумал и говорит: «Мы сами себя выселим». Тогда строились домны Магнитки, нужны были рабочие. В 1931 году дедушка собрал нас всех и повез в Магнитогорск. Мама рассказывала, что в Магнитке дедушка пошел работать в кузницу, как и мой отец  Коптев Иван Федорович. Мама рассказывала, что жили в общежитии, одна семья от другой отгораживалась одеялами. В 1932 году там родилась моя сестричка Люба, но она быстро умерла от коклюша. Рабочих на стройке было много, и руководство стало решать, как накормить  народ. Стали строить молочно-овощной совхоз – МОС, в 10 километрах от Магнитогорска. Резали пласты из земли и строили землянки. Одну землянку построят, к одной стене еще три стены пристроят и быстро построились. Строили базы для скота, разводили коров, овец, свиней, птицу. Построили парники и теплицы, выращивали помидоры, огурцы и зелень. С реки проводили трубами воду для полива. Мы, дети, бегали в поле, где работали наши родители. Проведенная с реки вода была на трубах против каждого ряда капусты, там были  краники, их откручивали, и вода текла вниз. Вот так поливали. Затем перед руководством стал вопрос, как обучать людей. Коммунистическая партия заботилась о людях. Открыли ликбезы. Моя мама в ликбез пойти не могла, у нас родился братик Виктор (который умер 25 октября в 2008 году в Челябинске). Учительница приходила домой, учились писать на грифельной доске.
В МОСе дедушка и мой отец работали в кузнице, старший сын Александр Федорович в МОСе не работал, он был болен туберкулезом и умер.
Однажды дедушка поехал в Тарутино узнать, как там дела. Приехал в Тарутино, а в нашем доме сделали гараж. Дедушка пошел к председателю сельсовета, тот предложил вернуться назад, кладовщиком в колхоз Ворошилова. Дедушка приехал в МОС на паре лошадей, и в 1936 году поехали мы в Ворошиловку, где нам дали жилье. Дедушка работал кладовщиком, а мой отец кузнецом. Мама в колхозе работала дояркой. Я пошла в школу в 1 класс, уже умела читать и писать. В МОСе, когда мама училась, и я научилась. Когда в школе принимали в октябрята, я дома сказала  об этом дедушке, и на его вопрос, вступила или нет, сказала, что сначала хотела спросить его совета. Дедушка сказал, что вступать надо, это ленинская партия для маленьких, и я  вступила. Однажды, в 1937 году, мы шли в школу, смотрим, у коровника какие-то черные большие бугры. Подходим, и это обгорелые коровы, враги и тогда поработали. Оказывается, вечером раздали сено коровам, и кто-то поджег коровник. Сторож добежал до первой хаты, телефонов тогда не было. Сбежались люди, открыли коровник, но коровы на привязи, и спасли только часть, что отвязали. Остальные сгорели. При этом и 3 человека погибли. В 1940 году я закончила 4 класс, в Ворошиловке школа была начальная. В пятый класс ходили пешком в Тарутино. Я жила у маминой сестры тети Наташи Даниловой. В 1941 году началась война. Отца забрали на фронт 17 сентября. Нас у мамы осталось четверо. Я, самая старшая, 11 лет. Одному братику 5 лет, другому – 3. Сестричке Вале 3 месяца. Мама работала дояркой, уходила в 4-5 утра, возвращалась к полуночи. Все хозяйство было на мне - корова, овцы, поросенок, куры, гуси, огород, картошка в поле. Было очень тяжело. В 1944 году отец погиб на фронте. Писала я в розыск. Прислали ответ, что 7 июля 1944 года в Ленинградском направлении на Волхов пошли в бой за село Кидыш, 80-я кавалерийская дивизия, 210 полк, 4 эскадрон. А ответ из Подольска, из архива Министерства обороны. Погиб отец, умерла сестричка Валя. В 1945 году я опять пошла учиться в 5 класс в Тарутино, проучилась 5-6 класс. Директором школы был украинец Трофим Родионович Суслов. В 1945 году, 9 мая, помню, мы сидели с Нюрой Мельниковой, смотрим в окно, идут школьники, поют, смеются, с флажками и цветами. А мы сидим и плачем. Они что, с ума сошли, война, а они такое? Стоим, плачем, видим учителя идут: «Девочки, война закончилась!» И мы пошли с ними со слезами на глазах. В 1946 году я пошла учиться в 7 класс в Карьере, здесь меня приняли в комсомол. И в октябрята и в пионеры принимали – совета дедушки спрашивала, он у меня был идеал, дорогой для нас всех человек. После семилетки я пошла учиться в педучилище в Магнитогорск. Там учились  из Тарутино Карташова Мария Степановна, Волобоева Любовь Сергеевна, Бакута Галина Ивановна. Было трудно, но после войны учились бесплатно. Отучились год. Кто лучше учился, тех призвали ехать в деревни, где не хватало учителей с переводом на заочное обучение. Отправили нас по районам. Меня – в Чесменский район, в украинский колхоз Калиновка, в школе работать. Председатель колхоза Черныш прислал за мной курьера на лошади. Ехали мы от Чесмы до Калиновки. Спутник мой говорит, а  я ничего не могу понять, думала, что простуда и что-то со слухом. Приехали в Калиновку, я пришла к учителю, она объяснила мне, что говорят на украинском языке. С 1948 года, в Калиновке, где я работала, за квартиру 15 рублей платил сельсовет.  Дедушка заболел,  и я его повезла на лошади в больницу в г. Троицк. Врач знакомый осмотрел и говорит: «Федор Никанорович, у Вас язвочка в желудке. Придите попозже». А позднее был молодой врач. Осмотрел он дедушку, говорит: «Мы Вас направляем в Челябинск». Дедушка в Челябинск не хочет, а врач: «Как это не поедите? У Вас рак желудка». Дедушка расстроился, поехали домой, я на лошади довезла его до Карьера. На другой день с Карьера на мотовозе до Бускуля и в Челябинск. Пошла я в онкобольницу, говорю врачу, что у дедушки признали рак желудка, он плачет, переживает. Прошу врача, не говорите ему, что у него рак. Привожу дедушку. Сделали рентген. Врач и сказала, что рака нет, а есть язвочка желудка, которую подлечат. Отблагодарил он ее, вышел. А врач сказала: «Да, рак, но больному не говорите». В 1948 году дедушка умер. Похоронили его с почестями, царствие ему небесное! Похоронили в колхозе имени Ворошилова. Был он честным и добрым, а для нас – идеал. Часто повторял: «Дети, никогда не берите чужого, лучше свое отдайте. Мы все живем под Богом. Вы людям даете, а вам Бог воздаст». В 1937-38 году, когда он работал кладовщиком в колхозе, прихожу я к ним, а бабушка просит его принести мяса. Хорошо, говорит, принесу. Прихожу к ним недели через две, бабушка опять просит, а он отвечает, что все никак не встретит председателя колхоза Якова Васильевича Жеребкина, чтобы выписать.  Вот какая честность была!
Дети Коптева Александра Федоровича, что в МОСе умер, в Челябинске. Коптева Мария Александровна, 1928 года рождения, по мужу Косолапова, проживала с детьми.
Коптев Николай Александрович, 1932 г.р., жил один, жена умерла.
У моего отца, Коптева Ивана Федоровича (1909-1944), я – дочь Коптева Александра Ивановна, сын Виктор Иванович, 1935 г.р., умер 25 октября 2008 года.
Сын Коптев Николай Федорович, 1918 г.р., работал трактористом в колхозе Ворошилова. Умер в совхозе Лазурном, около Челябинска. Дети не проживают там же, жена и он умерли в 2007 году.

Апполинария  (Полина) Михайловна  Завершинская
                                            (1918-2003 г.г.)
                                          Записи 1990-1991 года

Мы жили на площади у церкви. Когда строилось Тарутино, наши Завершинские братья на площади строили два дома. Наш дедушка  был четырех лет. А семья Тимофея Захаровича считалась большой. Старший был Дмитрий Тимофеевич -  17 лет, сестра Ольга – 15 лет, Анюта – 13 лет, Татьяна – 11 лет, еще  кто-то  и 4-х  лет Егор Тимофеевич. Тарутино строили – красивые улицы и проулки. Напротив Дмитрия Тимофеевича дом священника в 5-6 комнат. Егор Тимофеевич жил с отцом и матерью, дом был в три комнаты. У Дмитрия Тимофеевича – в 4 комнаты, 3 комнаты по 25 кв. метров, и зал в 40 кв. метров. Дальше священника дом, потом, дом через улицу – Лыновы, за церковью к озеру огромный дом в 7-8 комнат – Нарышкины, потом по берегу озера дом Дороховых, Карповых. От нас еще дом Завершинского Александра Тимофеевича с двумя сыновьями-малолетками. За ними – Волобоевы. Озеро около 4 км в длину и полтора в ширину, вода пресная. Развели в нем карасей. От Тарутино к берегу построили в два ряда амбары с хлебом. После 30 годов все разорено – колхоз голодал. Из Тарутино дворов 60-70 выслали, а дворов 200 разбежались. Осталось дворов 50 в колхозе – голод до 1941 года. Приехали другие люди – тоже беженцы из других сел  и заимок. Я была в 40 году в Тарутино, страшно было ходить по улице. Переехали такие фамилии – Пилюгины, Карповы. Аристовы, Дороховы, Крупцовы, Плетневы, Мельниковы, Коробовы, Болотниковы, Образцовы, Волобуевы, Даниловы, Постниковы, Ловчиковы, Матушкины. Когда пошли в школу папины старшие братья, им учителя на их тетрадях написали Завершинский, Завершинская, и стали мы с тех пор не Завершинсковы, а Завершинские. Женили тогда родители ребят в 17 лет, а девочек в 16 лет. Брали невест и отдавали в семьи чистые, положительные, не пьющие, не курящие, где почитание старших и нет ругани и склок, красивые, трудолюбивые. От 7 лет девочек учили вязать, шить, по хозяйству. В 10 лет уже примечали и даже сговаривали – эта будет наша. В 15 лет сосватают, и она уже невеста – готовит приданое. Обласкана семьей жениха. У папочки Михаила Егоровича и на уме не было  жениться. Он с 8 до 12 лет жил у дяди Вани (у Ивана Тимофеевича). Спал с дочками дяди Вани на палатях, их было 5-6. Ванина мать – Прасковья Ивановна в 15 лет была просватана за Пилюгина Степана Фроловича (отец Вани, моей маме родной брат). Мама моя, Екатерина Фроловна, училась в г. Троицке в гимназии второй год, ей было 13 лет. У нее были другие на уме  женихи, которые учились на офицеров. Это папин двоюродный брат Александр Владимирович – внук Дмитрия Тимофеевича.
С детства, с младенчества учили культуре поведения, почитанию старших, состраданию больным и слабым. К труду приучали с 3 лет. Дать курам корм, на берегу озера пасти гусей. С 5 лет – нянчить младших. С 7 лет – ко всему. Мальчиков – во дворе, девочек – в доме. Я своих внучек и детей учила с 2-3 лет, и они мне благодарны. Все умеют делать.
Наш папочка, Михаил Егорович, как я уже сказала, жил с 8 до 12 лет у дяди – Ивана Тимофеевича Завершинского. Помогал дяде ходить за лошадьми, убирать во дворе. Спал на палатях с его  дорослыми дочками, которых было Маша, Паша (будущая мать Вани), Дуся и Катя, Надя, Лена, которая потом выйдет замуж за маминого двоюродного брата Пилюгина. А Паша – за маминого родного брата Степана Фроловича Пилюгина. Так и брали хороших невест за хороших женихов, т.е. из хороших семей роднились. Например, мамина тетя Плетнева Любовь Алексеевна вышла замуж за Завершинского Федора Дмитриевича, двоюродного брата папы Михаила Егоровича. А Любовь Алексеевна – родная сестра нашей бабушке Прасковье Алексеевне Пилюгиной.
Папа родился в 1895 году в Михайлов день, а в 1912 г. его женили на маме – Екатерине Фроловне, ей шел 16 год, подходил, и в декабре, их венчали в сентябре, в конце. В 1914 году перед войной папу взяли в армию, с лошадью, в г. Троицк. Там была школа прапорщиков, и они, прапорщики, обучали новобранцев. К солдатам ездили жены. Наши мама и папа квартировали в доме у архиерея, который служил в Троицком соборе. У них мама с 12-13 лет жила, когда училась с его дочками в гимназии. Её увез отец её, Фрол Степанович, на 14 году ее жизни, так как просватали за Михаила Егоровича, которому шел 15 год. Невеста должна готовить приданное и привыкать, что она невеста достойного жениха и родителей. Их женили не по любви, но жили они между собой отлично. Оба пели в хоре в церкви. Оба красивые, и родители радовались и их ласкали. А труд на полях был тяжелый, каторжный. В 1915 году, 29 апреля родился Саша, а в 1918 г. 15 октября родилась я, Апполинария Михайловна. Звали меня до 11 лет Поля, так нравилось родителям. Мама в семье работала за мужика – и в доме, и в поле. Папа с 1914 по 1922 годы воевал и болел сыпным, брюшным и возвратным тифом. Привозили его замертво домой, выхаживала мама. После выздоровления – опять на фронт. Болел он до смерти каждую весну и осень малярией, ревматизмом. Болели кишечник и печень, поджелудочная железа. Семья была большая, до 20 человек. Жили вместе с отцом, у которого дочери 4-5 человек. У старшего брата, который болел легкими, Василия Егоровича, детей было 5 человек. А работать надо было в поле, разруха и голод страшный. Мама надсажена, мы дети с 3 лет работали, я с младшими детьми. А Сашу мама привязывала к седлу лошади, чтобы не упал в борозду. Он с мамой пахал, косил, молотил. И тоже с детства болел малярией. В поле, около лошадей малярийный комар не щадил и младенцев.
В 1921 году весной папу отпустили из армии больного. Голод страшный. И больная его сестра Надя с ребенком Нюрой пришла к нам жить, где в семье был 21 человек. У нее первый муж погиб, второй умер от тифа. Дети все болели оспой. Мама падала от голода. Надо сеять, пахать. Выжили. С братом Василием Егоровичем,  Кати Матушкиной отцом, разделились. Нам досталась 1 корова и одна лошадь на 14 человек, больных. В 1924 или 1925 году стало 2 коровы, 2 лошади, пара быков. Отдали в 3 раз замуж Надю за Данилова Ивана – отдали корову. Отдали Шуру за Юстова Ивана в 1925 году – отдали телку. Продали овец, бычка. Саше на 10 человек остались корова, 8 овец, 8 курей, да пара быков. А дети все раздеты и разуты. В 1927 году объявили кулаком. Задавили налогом – продали быков. Сами – дети без молока, корова давала 3 месяца 7-8 литров, потом 3-4. Дети получали молока по 1 чашке чайной, снятое – обрат. А работали за взрослых. Отец и Саша, больные малярией каждую весну и осень, воспаление легких, ревматизм. Я училась в школе по 1-2 месяца в год, и то не подряд, а с перерывами. Надо было до 15 октября быть в поле, нянчить детей. А ранней весной – в поле и дома огород за мной, а мне 7, 8, 9, 10 лет. Я уже умела вязать, вышивать, шить на машинке, что мама заставит. 
Пришли мы с поля, мама, я, Мария, Вера  (ей - 7-й год, Павлику – 3, Тосе – 1 год 3 месяца). Мария, ей - 8-ой год, она с детьми, я поливаю огород, мама носит воду в баню, встречает корову, кормит кур. Дела субботние, отец с Сашей дожинают хлеб. Надо картофель выкопать. Мы с Манечкой моем полы и, уставши, сидим на скамейке, цимбалим и ногами вытанцовываем.         Первые дни сентября. Бабушка спит. Дедушка во дворе подметает. Дедушка Егор Тимофеевич был умный, красивый, благородный. Был первый раз женат в 17 лет на очень хорошей из хорошего дома, трудолюбивая, и умерла на 35 году жизни, оставив Егору Тимофеевичу 5 детей. Старшей Тане 15, Оле 13, Анюте 12, а Коле 4 года. Через год вышла за него 18-летняя Елена Ненильевна Карпова. По согласию. От Елены Ненильевны с Егором Тимофеевичем было 15 детей. Многие умирали в раннем детстве. Бабушка и дедушка жили до 83 лет. Дети были слабые, больные. Сирот-дочек отдали замуж 15-14-летних. Выжила только тетя Таня – отдали ее в другое село Михайловское, за хорошего  человека Духонина Григория, который ее жалел. Дядю Колю в 14-16 лет отдали (дядя его Дмитрий Тимофеевич Завершинский) в г. Троицк в школу прапорщиков (в гимназию, В.З.), где было голодно без подкормки со стороны родителей.   Помогать от большой семьи – не помогали.
Под 1 сентября 1930 года мне снится сон: иду я из школы (она была на углу против нашего дома), где проходили все сельские собрания и решения крестьян, кто работал на государство и на семью, еще раз обложить налогом,  поприжать, а потом, если нечем будет платить – выслать, т.к. они уже больные и многодетные. А кто не работает – тот пользуется их барахлом. Вижу сон.        Вот  иду я из школы, и у меня там сняли голову. Крови нет. Иду домой (это рядом) и рассуждаю про себя. Как бы маму не испугать, что я без головы. Дорогу знаю (имела в виду до дома, до озера), мне обидно, но не больно. Такой вот сон.             
А вечером, когда мама истопила баню, доила корову, мы с Манечкой перемыли полы, бабушка с дедушкой пошли в баню. Я ставила самовар. Стучит в окно посыльный из школы. Спрашивают Михаила Егоровича в школу. Я ответила, что он еще в поле, а как приедет – придет. Приходили за ним раза три. Было, наверное, 11 час ночи – приехали папа с Сашей. И пошел он в школу. Там ему объявили, что он кулак, и решением его высылают, так как ему больше нечем платить, и забирают корову и лошадь. Он не шел, а полз домой. Саша его довел. Пошли они в баню. Саша ему помог помыться, а мама замертво свалилась.
Утром пришла Надя, зарезали курицу, накормили детей.
Пришел уполномоченный от рабочего класса Заточин. Прошел к маме, а у нее ее маленьких – Вера (5 лет), Павлик (3), Тося (1 г.). Мама ему рассказала свою трудовую жизнь и спросила: «Почему лодырей не выселяют, не научат их работать?» Заточин все понял…  Посмотрел на нашу нищенскую утварь, на детей, на больную маму, на отца, брата, больных, убитых горем и обидой, и сказал: «Екатерина Фроловна, мы Вас не обидим. Дадим муки 2-3 мешка.  Возьмете все – ведра, корыто, сундук. Не отчаивайтесь. Ведь везде живут люди. Будете меньше работать, 8-10 часов. Дети будут учиться. Младшие – в садике». В общем, успокаивал.
Да, 2 или 3 мешка дали муки, а вот самовар, ведра Заточин кладет на воза (было 2 воза, нас ведь 8 человек). Спасибо, на год оставили стариков, их – у других детей. Мама ведра и посуду выбросила, боялись, чтобы муку не отобрали. А вот курей бы надо сварить на дорогу, но их Надежда всех забрала. И огород мой остался, а можно было сорвать хоть зеленые помидоры и кое-что из овощей.
Приехали в Свердловскую область, Кизеловский район, Карьер известняка. Папа работал на постройке бараков бригадиром. И 2 часа ставили кубометры дров для топлива бани, бараков, школы и дома, где жили  дармоеды, бежавшие от ссылки. Мама работала в столовой – мыла полы. Я ей помогала и кормила 2-3 свиней столовских, Саша и я ходили в 4 класс, Мария  - во второй. Паек давали в 1930-1931 г.г. хороший – селедку иваси, детям яйца по 10 штук, хлеб. Даже бригадой кололи корову и лошадь. А 1932 год был голодным.
Выбрали папу помощником коменданта Карьера известняка. Народ бежал, особенно молодежь 20-30-летние. А в 1933 г., в голод, бежали и пожилые к своим дорослым детям, или родители провожали своих детей к родне. Потом они все воевали за Родину с 1941-1942 года. Почти все, кого я знала, погибли. Мы с Сашей играли в пьесах. Дружили с детьми из хороших семей. Приглашали нас к себе. Мы знали, да и догадывались, что эти семьи с 1925-1927 года уехали подальше от своих домов и жили по 2-3-4 года на одном месте, потом переезжали на другое. Чем и сохранили себя от высылки и репрессий. Люди честные, трудолюбивые, и тоже воевали за Советскую власть.
В 1932 году, после двухмесячной тяжелейшей болезни 2 октября умерла мама.
Это потрясение я пережила страшно. У меня  отнялись ноги, и я две недели почти не говорила. Отец прямо терял голову. Нас 5 человек сирот, и старики 2-ой год  как приехали. Бабушка, хоть нас и жалела, но не умела шить и не хотела стряпать и вязать. Нам давали за малую цену корову, она отказалась доить. Меня папа  пожалел – я должна учиться. Очень слабая здоровьем и папина сестра Шура, больная туберкулезом, стала жить у нас. Дедушка на 82-83 году жизни умер в 1933 году. Я стирала на всех (9 человек), буквально падала с ног. Училась слабо, не хватало знаний за начальную школу, особенно по русскому языку. Не хватало тетрадей и книг. Продолжала ходить в драмкружок, имела успех. И хороших друзей. Учителя меня любили. Мне 15 лет, а я с 9 класса на сцене, успех хороший. Учителя даже целовали, когда я уходила за кулисы под хорошие аплодисменты. Могла и песню спеть, и сплясать. Ездили по заводам и в рабочие поселки. Выручку отдавали для школы. Я училась на «хорошо» и «отлично», кроме  русского языка. По литературе «отлично», да и все так учились. Папе помогали на производстве, то для детей дадут обувь, особенно мне, то Веру или Маню в лагерь возьмут. Хоть там не очень сытые, но дома при бабушке порой вовсе нечего есть. Завели двух коз. Папа не мог работать на производстве. Купили лошадь. Работал с Маней на лошади на стройке завода. Он болел малярией, отнимались ноги, часто воспалялись легкие. В 1936 году  ему был 41 год от роду. Я слегла в больницу с последних уроков восьмого класса. И целый месяц была в бреду. Для мамы это был страшный удар. Бабушка ко мне не ходила. А папа с Маней были километров 30 от карьера. Приехал он меня проведать, а сам весь желтый от малярии, пил хинин,  герпес на губах. Плакал. Я его утешала – скоро выпишут, поеду в г. Березники учиться на фельдшера. Мане надо было учиться в 7 классе, Вере – в четвертом. В школе узнали, что я ухожу, и весь восьмой класс пошел за мной учиться на фельдшеров, а двое пошли учиться в Соликамск. Папа был рад за меня. Училась я отлично, были успехи и на сцене. Вот мои роли. В 4-ом классе Веру – комсомолку из пьесы «Пятеро». Мать революционера (забыла название). В 5-8 классах – «Бедность – не порок» (молодую вдову Анну Ивановну), «Дочь лорда», «Попадью», «Мать Юры»,  «Попá», «Свои люди – сочтемся», «Сваху» - Устинью Наумовну, сваху из «Женитьбы» Гоголя, «Ангела» и другие роли. В Карьере       полюбили папу и меня. Пророчили нам хорошее будущее в жизни. Женихов было… Ходили на танцы. Папа нас любил, жалел и желал нам хорошего в будущем.     Приезжал ко мне в Березники и к Мане в Соликамск. Одел нас. Невест ему было много – и медсестра, и портнихи, и зав.детсадом. Но папа боялся нас потерять. А мы, я и Маня, и шили, и вязали, и вышивали, и готовили, и в огороде работали. Стирали. В комнате было чисто и уютно. Ходили за коммерческим хлебом за 7  километров. На ночь в очередь. У бабушки был хороший аппетит, а мы смотрели, чтобы папа был сыт. Когда учились от него вдалеке, ему было грустно, пусто без нас. В школе фельдшеров я играла роли крепостной девушки из «Права первой» и мать летчика. Меня любили преподаватели, врачи, все студенты. На выборах в Верховный Совет 1936 года я была пропагандистом своего района. Меня приняли в комсомол. Участвовала в кроссах и плавании, переплывала речку Зырянку. Школа была на полувоенном положении, в 3-4 часа ночи «тревога» - и пошли с противогазом и укладкой километров 4 и обратно. А есть хотелось, аж голова кружилась.    Нечего поесть и у всех – ни рубля. Стипендия – 36-38 рублей. На 2 курсе я поступила на ночные дежурства медсестрой. Голодная 12 часов. В родительном отделении детской комнаты, а утром на лекции и на практику. Спасть негде. И так, как родился, так в дело удался. Труд, голод, и без дома, и без родителей. А ведь пели! И папа был рад, что все вместе и талантливы. А как же иначе? Учились, ходили на пилку деревьев – и рады. Хоть там и на воздухе, но давали по полселедки  иваси ржавой и сто граммов хлеба ржаного, сырого, да по стакану чая. Конечно, мы росли, а труд непосильный, надо бы хотя бы по 300 г, но нету. Крестьян нет, а мы, «рабочие дети» - работали на морковных полях, на покосе летом. И рады. С песнями вставали в 5 часов и до 9-10 вечера. Поём. И в дождь мокнем и мерзнем. Конечно, болезни нас не оставляли. Многие болели ревматизмом. А впереди война 1939-41-45 г.г. Нас, конечно, возьмут, и сами пойдем, в первую очередь. Письма о гибели наших товарищей и подруг ранили наши неокрепшие сердца. Горели в танках, самолетах, гибли в пехоте наши братья и товарищи. Но долг свой выполняли геройски. Ребята честные, девочек ни в чем ни обижали, делились последней крошкой, а какое внимание!
В 1932 году умер братик Павлик, 5 лет. Мы все с ума сходили, мама почернела. Он видел, что такие дети умирают, почти в каждой семье (у тети Шуры Юстовой 21 года, «кулачка», умерла Юля, 6 месяцев, Валя, 2-х лет, и всех увозили и закапывали). Павлик говорит: «Мама, искупай меня». И когда она его купала, он шепотом ей говорит: «Мамочка, я умру, не закапывайте меня, а поставьте гробик со мной под нары». Как тут с ума не сойдешь! А нары были двойные. В 1932 году наверху семья без детей и мы с Маней. Остальные – папа, мама, Саша, Вера, Павлик, Тося – внизу. Напротив 2 семьи в 6 человек. Тетя Шура, Иван, Валя. Юля прожила  месяцев шесть. По приезду родилась. Мама умерла  2 октября 1932 года, после Павлика через 5 месяцев. Дедушка             умер в 1933 году зимой. Тося умерла в 1933 после дедушки. Тетя Шура в 1933 весной, после ее дочки Вали через 6-7 месяцев. Умирали взрослые – Коротковы, а их детей 8, 7, 6 и 4-х лет – Мишу, Сашу, Лиду, Валю - папа наш увез в детский дом  в Соликамск. Мы их проведывали. Они нам оставляли шоколадку, чтобы угостить, чтобы мы их не забывали. Но я им сказала, мы вас будем проведывать, пока будем поблизости, но не оставляйте нам шоколад,  ешьте сами, чтобы были здоровыми. А принести им ничего не могли, сами были голодные.
Сашенька. Хочется с новой строки описать великую радость моего милого братца – ему 17,5 лет и он восстановлен в праве голоса и свободе учиться дальше. О Саше можно написать роман в 600-700-1000 страниц. Он умел все делать, и мужских специальностей  у него было 40-50. Да и женские – прекрасно штопал, водился со своими дочками, прекрасно готовил, стряпал, ремонтировал и мыл квартиру. Это даже говорила его жена, что он ее научил варить борщи, делать пельмени, печь пироги, блины, оладьи. Но пока о 1933.
1 января Саша мне говорит: «Очень прошу тебя сегодня в клубе быть со мной рядом и поддержать меня. Я сегодня второй раз рождаюсь гражданином». Саша окончил 4 класса на «хорошо». И ходил в вечернюю школу, где преподавали за 5-7 классы. Саша учился на «отлично». А днем работал слесарем в мех. мастерских. Был всегда аккуратен, чистоплотен и даже помогал мне в ремонте квартиры. На сцене мы все участвовали, даже папа пел в хоре. Саша играл комичные роли. Его любили все жители Карьера. Невест было много. Даже учительницы мне говорили: «Полиночка, как мне нравится твой брат Саша. Какой он вежливый, мягкий, интеллигентный. Будет отличный муж». В клуб было приглашено около 400 человек. Было  торжественное собрание. Потом комендант – капитан начал зачитывать по алфавиту лучших людей Карьера.     «Имеют права учиться и ехать хоть куда люди достойные…» Аньшин Иван Т., Кожевникова Юля, Завершинский Александр Михайлович, 29.04.1915 г.р. – самый талантливый, в 14-15 лет дает высокие показатели в учебе и работе, в общественной жизни. А я вслух говорю, с 3-4 лет работник прекрасный. О Саше с детства говорили только хорошее. Ах, какой мальчик красивый, ах, какие глаза, реснички! Ах, как это он ловко сделал! Потом было кино «Красные дьяволята», где играл артист Воронин. Весь зал кричал: «Саша Завершинский, да это ведь ты   тогда играл Ворошилова!» Да, он похож был в кино на Ворошилова, как будто его сын. Недаром Пермский театр Сашу звал к себе в театр учиться на артиста. Но он не поехал, а зря. В праве голоса восстановлены были человек 15-18. И Юстов Иван Иванович, 1908 г.р., работали день и ночь. Саша пожил у нас до июня месяца 1933 г.  Мы с ним заготовили сено для лошади, Саша косил, я помогала, для коз – в основном, я веники вязала по 20 пар, липовые. Потом мы его проводили. Я ему сказала, папе, он  расставался, замертво был: «Папа, ведь через год приедет погостить недельки на полторы, иди на работу, мы, т.е. я, Маня и Вера его проводим». Шли через кладбище, остановились у могилы мамы, дедушки Егора Тимофеевича, тети Шуры, Павлика, Тоси. Было тяжело на сердце, еще тяжелее расставание с Сашей. Умный, деловой, поехал он туда, где много жило людей своих и знакомых, которые думали, что он действительно из кулацкой семьи, поймут ли его?     Как встретят? Он жил в семье, где и чертом не ругались, почитали друг друга, помогали друг другу, жалели. А где он будет – могут и пить, и курить, и сквернословить. Поехал он в Магнитогорск, где родни было много, и его крестная и тети по маме, но он рвался к Пилюгину Степану Фроловичу – маминому брату и его жене – двоюродной сестре моего папы. Папа им послал сопроводительное письмо, как брат, чтобы он на первых порах поквартировал у них. Знал, что Саша их не стеснит, а поможет во всем. Оказалось, что Пилюгины жили в землянке, где тетя Паша болела туберкулезом, и было двоюродных Ваня - 18 лет, Шура - 14, Федя - 12, Дуся – 8, Павлик 5 лет.  Осенью с 1 сентября он поехал учиться в местечко Бокал, учиться на механизатора. Сельхозтехнику он знал не меньше учителей, учился отлично. В 1938 году с дипломом был направлен в Еткульский район Челябинской области. Я к тому времени училась, окончила 2 курса медицинской фельдшерской школы в г. Березняках. Маня – 1 курс учительской школы в  г. Усолье. Вера – 4 класса в Карьере. В 5 классе не училась, а стирала белье в сталинском Гулаге, в Пермской области. Оттуда с трудом мамин брат ее нашел, и она к весне 1938 года приехала в Нижний Тагил  к  дяде Ване Пилюгину.      Мы с Маней приехали также в Нижний Тагил по окончании я – 2 курса, Маня – 1 курса. Дядя Иван Фролович на свои деньги отправил нас в Челябинск, где нас встретил Сашенька, и мы остановились у нашего двоюродного брата Завершинского Василия Александровича. В бараке у него семья 4 человека. Саша поехал в Еткуль, потом я проводила Веру, это от Челябинска километров  100 по железной дороге. Маня поехала на Пласт устраиваться в 16 лет воспитателем в детдом. А я на каникулы устроилась работать медсестрой в дет.ясли. С 1 октября пошла учиться на 3 курс мед.фельдшерской школы.
В 1938 году в феврале месяце я на 2 курсе в мед.школе, устроилась работать на ночь на 12 часов, с 6 вечера до 6 утра, в родильное отделение в детскую комнату медицинской сестрой. Дежурить приходилось 2-3 раза в неделю. Но так как я от голода падала в обморок – стипендия была 37 рублей, 2 рубля  - за общежитие и профсоюзный билет, 3 рубля – на абонемент в театр (без этого мы не могли жить). Подумала, может быть, вынесу этот голод еще две недели, а там аванс, и я окрепну. С декабря 1937 года меня приняли в комсомол. Все же и отличница, и общественница, и драмкружок. В феврале, где-то в двадцатых числах я осталась одна в комнате, учила фармакологию к зачетам. Утомилась, легла на кровать. Закрыла ноги одеялом. Было такое состояние, что я вроде бы и не спала. Вроде глаза полузакрыты. Вдруг открывается дверь и подходит ко мне маленький, сантиметров 70, в коричневой шерсти человек или зверь. Гладит меня по голой правой руке. Я схватила его большой палец и давай его ломать. Он при этом хохотал, и ему не больно. Потом вспомнила, что надо при этом спрашивать: «К худу или к добру?» Он три раза сказал «к худу». Я быстро очнулась. Кажется, видела и слышала,  как дверь закрылась. Меня всю трясло. Я думала, что заболела. Пощупала пульс. День был выходной. А я подумала: «Господи, уж, не с Марией ли что или с Верой? Папа не заболел ли?» Утром меня рано, до уроков, вызывают на бюро и говорят: «Бывшая комсомолка Завершинская Апполинария скрыла, что у нее отец поляк, и не известно, может быть враг народа».        У меня брызнули слезы, я говорю: «Неправда, неверно! Увидите, разберутся, отпустят. Он больной, нас детей много, мать у него старая». Но   мне сказали: «Завершинская, мы тебя исключаем из комсомола, или  отрекись от отца».     Я отдала комсомольский билет и вышла. Мысли были за облаками, о папочке, жив ли он, или его казнят-пытают? За что? Да просто так. Это мы уже видели и проходили. Что делать? Учиться пока не выгонят. Начальство, учителя, мне казалось, стали относиться  ко мне с жалостью. Например, Иван Иванович Петров, завуч школы, вызвал меня где-то в апреле-мае и говорит: «Будь осторожна, больше помалкивай. Учись еще прилежнее. А весной поезжай на родину, доучишься там. В Челябинске есть фельдшерская школа, я направлю, если буду жив. Достойные документы дам туда». Я так и сделала. Проводили меня хорошо. Коля Аристов (он погиб в 1941 году) посадил меня в поезд, и я поехала в Нижний Тагил, где были мои несчастные сестры Маня и Вера. Дядя Ваня Пилюгин нас проводил до Челябинска. Дядя Иван Фролович прошел всю войну, а его посадили, и он умер в шахте…
Сколько я себя помню, а помню я себя приблизительно с 2 лет, я чаще была голодная, да и мои младшие сестры и братья голодные были.    Дети садились за стол 3 раза в день. Ели, что и взрослые. Щи, кашу из пшенной крупы, квас с луком, квас с холодцом, картошку, согретую в печке со снятым молоком, редко – молоко, снятое по 1 чашке, так как надо было нести молоко на маслозавод, государству. А обрат – детям. Работали с 5-7 лет за взрослых. Я была сыта с Верой, когда жили мы на квартире у честной женщины с 1 сентября 1939 года по 1 сентября 1940 г. Тогда я работала учителем в 5 и 6 классах. Мне было 20 лет. Итого 22 часа в неделю и 3 часа медфельдшером на дежурстве. В магазинах никогда ничего не было, а если что и было изредка, нужно отстоять очередь, которую с вечера занимали свободные домохозяйки. Я брала все с рынка – муку, мясо, яйца, молоко, картошку - в выходной день.                         
Готовила сама. Времени было в обрез. Вставала в 6 и ложилась в 12-2 часа ночи. Вера училась в 8 классе. Так что     на вопрос молодежи: «Как же все это вынести и выжить?» Я отвечаю: «Это все мы прошли, и годы раскулачивания, и репрессии, и войны, и голод, и без квартиры по 16 лет и больше, выжили, но остались обиженными и больными». И теперь, когда здоровые, молодые, пьют, воруют, бастуют, разоряют и убивают, я вспоминаю слова Григория Мелехова: «За что воюем? За землю? Она у нас есть, за свободу?  Нам ее нельзя дать – мы друг друга убивать будем».    А я бы хотела для своих родителей свободу и землю. Государство было бы богатое и счастливое, здоровые дети и внуки, и правнуки, честные и работящие.
15.03.1991 г. я спала днем и вижу сон – я пою с Васей Аньшиным, как когда-то пели на сцене (Вася погиб на Ленинградском фронте в 1941 году). Поем мне незнакомую   песню.             
- Дедушка, а когда не было этого села Тарутины, что здесь было? 
- Колошки.
- А кто их поставил?
- Ходоки. Люди, которые первые сюда пришли, они и поставили березовые колошки. На колошках фамилии написаны – Завершинских Тимофей Захарович – знаешь, мой отец.
- А откуда вы приехали?
- С Городища.
- А где это Городище?
- А Бог его знает. Я ведь неграмотный, и привезли меня 4 лет. Вот, брата Митрия спросите, он пришел сюда 17 лет, а меня привезли, я ходить сам не мог, мал был идти, стало быть, далеко.
- Но как же, дедушка, далеко, если шли?
- Чугунки тогда мало ходили, а ходоки вперед ехали, на них мир деньги собирал на проезд на вольные земли, а потом переселенцы шли со своим скарбом, с детьми, лошади везли детей и скарб, а взрослые больше пеша.
Дед Митрий мало говорит с внучатами. Помоложе когда был, он больше приказывал. Приказывал младшим братьям, и женам их, и детям. Приказывал своим детям и снохам, но своим внучатам приказывать не пришлось. Сноха Семеновна дала отпор: «Хватит, тятенька, наприказывали, а теперь слушайте, что я буду говорить. Мужа моего, твоего сына убили на войне германской, сына моего старшего – на гражданской, а этих детей и меня не трожьте, хозяйкой буду я, а Вы вроде в подчинении будете у меня».
Переселились на новые земли Завершинские. У Тимофея Захаровича Завершинского и его жены Акулины Ивановны было всех детей: Дмитрий (17), Екатерина (15), Татьяна (13), Ульяна (11), Захар (9), Тимофей (7), Егор (4 лет от роду).  Ульяна умерла перед отъездом на новые земли. Захар и Тимофей умерли в дороге от кори. Как ни спасали их родители, и к знахаркам обращались в попутных деревнях, и Акулине Ивановне пришлось достать из сундука подвенечное платье и накинуть на больных детей, но, не доезжая километров 300 до нового места жительства, дети отдали богу душу. А жаль было их, возраст как раз, ездили бы верхом на новых пашнях. А Егорушка родился в 1848 году, мал еще. Дмитрий за сабаном ходить будет. Правда, девки хозяйственные видать будут, но не посадить их верхом на лошадь, чтобы борозду вели. Эх, не то, девкам за кружевами сидеть, да сундуки набивать, что и говорить, навозные кучи. Завалишин Федька, он все глазами стреляет Катерину, чего доброго, придут сватать. Не отдай первым сватам, а там придется, кто знает, новые земли, новые люди, бог знает, что за народ. А этот больно красив парень и, видать, угодлив. Но и Катерина у нас краля. И красива, и стройна, делает все ловко, да аккуратно. С нами переселились Завалишины, Болотниковы, Пилюгины, Плетневы, Аристовы, Аньшины, Ловчиковы и другие. С годочек погодили бы сватать. А упускать жениха нельзя, больно красив  парень, Кате нашей пара, чего и говорить. Так думал Тимофей Захарович. Акулина Ивановна была на сносях Иваном, а еще через год родились близнецы-новоселы – Александр и Ольга.
Старожилы их приняли хорошо, делились чугунами, ухватами, скалками и другой домашней утварью. Старожилов было почти столько же, сколько приехало переселенцев. Разошлись по землянкам – часть ходоков уже построили из земляных пластов землянки для новоселов и запахали и засеяли рожь и пшеницу. Осталось сеять лен, просо и картофель. Ранним утром вышли все от мала до велика в поле. Кто землю лопатами копать, кто сажать картофель, кто пахать и сеять просо, горох, лен. Посадили огурцы, свеклу, редьку. Девушки не забыли посеять цветы.
Недели за две до покоса старший старожил Карташов собрал сходку, поклонился на 3 стороны и держал речь такую.
- Миряне, я покель здесь старшой, может, кому не по нраву, прошу прощения. 
При этом он раскланялся еще раз на три стороны. 
- То, может,  кого изберем другого? 
И еще раз поклонился на все стороны по ходу расположившихся мирян. Новоселы молчали, вроде не знали, что сказать, но им искренне понравился этот старожил, расторопный и смелый старик, а главное – хорошо их приняли и разместили, да и говорить знает как с народом, а старожилы, каждый боясь, чтоб кого из них не поставили, загалдели вразброд.
– Чего там,  Илья Демьянович,      мир тебя жалует, веди нас с богом, мы за тобой. Говори, чего надо. 
Илья Демьянович приободрился, крякнул и начал.   
- Вот, милые миряне, нам Троицкий собор послал батюшку (в это время батюшка вышел из деревянного старостина дома, а за ним и матушка с сыном лет 20 – учеником Казанской духовной семинарии). Лес на церковь и домов 20 навозили за 7 верст от села к озеру Тарутину. Наше озеро Камышное хорошее, но так как место здесь низкое и больше болот, то решено церковь и будущее село строить у озера Тарутины. Озеро больше этого и глубже, и место там выше, но эти землянки останутся как заимка Камышино.     
Лес на церковь и на дома начали возить еще зимой. Стали строить церковь, а затем и дома ставить. У кого силы больше и рабочих рук больше – те дома ставили большие, а у кого рук поменьше – дома ставили крестовые, то есть в две комнаты, а некоторые просто деревянную избу.
Тимофей Захарович выстроил дом в три комнаты на углу против церкви и в шагах трехсот от озера. Поп построился наискосок на углу. Дом в 6 комнат с парадным коридором. Дом смотрел прямо на озеро через площадь и на церковь. Карташов выстроил позади церкви на углу 5 комнат. Болотниковы три брата построили 3 дома. Один каменный в три комнаты и две лавки, один деревянный в три комнаты, один в 4 комнаты. Одним словом, за год Тарутино выросло в 300 домов. Хлеба сеяли много, жили сытно, торговали с Троицком, Варной, и даже быков гоняли в Петербург. Аристов Семен имел 7 сыновей дородных, и так его прозвали петербуржец. А уже в дальнейшем его сыновей прозывали по их укладу и званию. Один сын Ларион – его звали Ларька, один Люкша, Иван остался Мокша, один – Влас – Уласкин. И все их внучата пошли по этим прозвищам. И редко знали, что они Аристовы. Петр – Петрухин.     
Дмитрия Тимофеевича женили 18-летнего, и взяли за него красавицу Таню, которая ждала в женихи себе купца или попа. Но где дождешься в степном селе такого жениха? Ей уже было 25 лет, но на вид больно миловидна и красива, уж так полюбила своего жениха красивого Митю! На стройке церкви первый раз свиделись. Церковь построили и освятили. Покрестили всех новорожденных, перевенчали молодых – сразу по 5-6 свадеб. Катя вышла за Федю Завалишина. Акулина Ивановна брала невестку с большой радостью. Много слез пролила за Катю, но утешилась, что за Митю берут красавицу. А Митя голубоглазый, кудряв, и петь горазд, и плясать, что твой артист. Машенька, спойте Вашу старинную  «Брага моя, браженька». Акулина Ивановна запевает, ее подхватывают обе свашеньки, Завалишина Надежда Кузьминична и  Танина мать Захаровна. Их голоса подхватывает сотенный хор. Свадьбы были на троицу, на первый день после пасхи в воскресенье. Окна открыты, и голоса разливались далеко по озеру.   
«Брага моя, браженька, без солета»,
а сваты подхватывают:
«С кем я тебя пить буду без совета,
С кем я тебя пить буду без совета, 
Ой, моего хорошего дома нету, 
Поехал мой миленький в городочек.
Ой, я млада ударилась во следочек, 
Ждала-ждала девица, не дождала,
Села я под вишенку и запела.
Брага моя, браженька, без солету,
С кем я тебя пить буду без совету?»
Не успеет песня закончиться, как с другого края столов весельчак Иван Плетнев начинает уральскую веселую плясовую и задорную:
«Девица на базар ходила», 
а хор тут же: 
«Эх, красная на базар ходила.
Базар, я базар,
Базар, милая моя.
Девонька рыбоньку купила.
Эх, девица рыбоньку варила.
Рыбу я, рыбу я».
И пошли все в пляс. А в горнице уже поют:
«Сизый голубочек,
Сядет на дубочек…»
Пасха на Южном Урале удалась ранняя, погода стояла теплая и солнечная. Молодые девушки ходили по улицам с частушками за гармошкой. Впереди ребята, женихи и подростки по 16-17 лет. Гармонист играет «Уличную». Все подпевают, и так-то ладно и хорошо. Пройдут по двум улицам, а потом к третьей, набережной, где между амбарами проходят танцы. Где пляс, где разговоры задушевные, а где молодой человек уговаривает девушку пойти за него замуж. В те времена женились и выходили замуж по отцовскому слову. За кого отец прикажет. Хочу – женю быка!  Зарвавшиеся гордецы выкрикивали. За дурака выдавали красавицу и умную. Лишь бы этот дурак имел хорошее хозяйство.
Володенька Завершинский, или как у нас в Тарутине называли, Завершинсков, едет на паре свадебно разнаряженных и с колокольчиком коней, запряженных  в новый ходочек, покрытый ковриком, и удальски помахивает нагайкой. Володе 18 лет, его отец Дмитрий Тимофеевич хотел женить его, но первого сына женил Федора, а второго на службу государеву берут. Володя объезжает веселую молодежь, останавливается и кричит.

- Садись!
- Куда это ты?
-Дядю Егора женят, берут Алёну Карпову. Вот будет пара!
Заслышав это, молодежь недоумевает.
- Как Алёну, ведь у него дети такие, как Алёна! Да, еще шесть человек!
-Дядя и то плачет, молит моего тятеньку, да разве его угомонишь? Цыц! -  кричит. Но дядя как голубь и плакать-то боится. Она, говорят, бойкая – себя в обиду не даст, и красивая. Но и он красив. Что ж, горе его такое, что жена умерла и оставила его в дураках с шестеркой.
Поехали, молодежь с гармошкой, человек восемь уселись.           
- Алёнушка, что ты плачешь? – спрашивает старшая сестра.
Алёнушке  - пятый год,  и она сидит на печке, спустив ноги, качается всем телом и в такт гудит – не то плачет, не то поёт. 
- Перестань  гудеть! Ботол деревянный, - кричит старший брат.
Алёнушка на миг останавливается и раскачиваться, и петь,  отвечает с робостью, чтобы не последовал щелчок по затылку от брата:
- А ты – чашка деревянная!
Все смеются, брат злится.
Семья была большая, но не дружная. Старшие обижали младших. Едут на пашню брат Павел, брат Тимофей, сестра Анюта и Алёнушка. Тимофей идет за плугом, ведет борозду, Алена сидит верхом и поет «цоб-цоб, цоб, быки, удалы погонщики молодые, плугари сопатые». Брат ехидно спрашивает:
- Как-как, Алёнушка?
Алёна повторяет уже не так бойко и украдкой оглядывается, действительно ли братцу песня ее понравилась?
- Ага! Это я-то сопатый!
И большой кнут, чем он быков погонял, срезал Алёну в борозду.
Алёна шла с подругами за гармошкой и пела, как и все, веселые частушки. Услышав Володино сообщение, бросилась бежать домой. Остановилась в сенях, не может дух перевести. А в горнице отец Егор Тимофеевич, старший брат его Дмитрий и две сороки – свахи. Алёна прислушалась, может старшую, Анюту? Нет, слышит, как Дмитрий Тимофеевич говорит:
- Егор у нас смирный, курицы не обидит. Но она работница хорошая. В прошлом году кизяк делали, она всех девок быстрее, а там шестеро детей, понятно, надо быстро развертываться.
Тимофей Захарович добавляет:
- Старуха моя еще молодая, за детьми присмотрит сама, ну, а по хозяйству я помогу, обижать никто не посмеет.
Отец Алёны, было, Анюту предлагал, она и годков больше имеет. Но две свахи-сороки зачастили:
- Уж, нет, больно тиха и смирна. Егор Тимофеевич тоже смирный, что же это будет?
Алёнушка, услышав из сеней слова свах-щебетух, крикнула:
- Ах, так!
И порвала на себе лучший из своих нарядов.
Так и стала Елена Ненильевна женой Егора Тимофеевича. Что ни год, то бог давал то сына, то дочку. Братья побойчее и похитрее Егора Тимофеевича в общей семье всеми правдами и неправдами нажили себе капиталец и отделились, построив себе вдвое большие дома и дворы. У Дмитрия было всего два сына. Федор Дмитриевич, которого женили на богатой Плетневой Любови Алексеевне, и Володенька.
У Егора Тимофеевича дочерей от первого брака выдавал не Егор, а Дмитрий. Находил же жениха по своему усмотрению Анюту отдал за рыжего Аристова Ивана, не прожив три года, умерла чахоткой. Олю отдал за Петра Захаровича Образцова, скороговора, а когда пьян, то и вовсе ничего не поймешь:
- Я горю, Перд Захаррч никого не оманул.
Оля умерла на первом году замужества. Таню отдали за 50 километров, в село Михайловское. Тане повезло. Муж у нее – Духонин Павел – хороший семьянин. А Коленьку учить Дмитрий Тимофеевич отдал в военную школу.

Брат двоюродный – Колька – всегда врет, поэтому, когда он правду говорил, все равно плохо верилось. Лежит под тулупом, на полу, прямо на домотканых половиках.
- В прошлом году, в Пасху, я 50 яиц выиграл. Вот те крест! Потом живот во раздуло!
Стюрка, маленькая, проговорила за дверью, опасаясь, вдруг кто поверит Кольке:
- Врет, не верьте!
- А я, вот, сейчас встану, - пригрозил Колька.
В Пасху колокола звонили – дирли, дирли, дирли, динь! И пели «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ. Иисус во гробе – живот дарова».

Мальчишки играли в «чижика», в салки, в чехарду – езду. Девочки в чушки на крылечках, в «кандалы», в «третий лишний», в «разлучки». Девки и парни – в лапту. Некоторые ребята играли в  «орлянку».

Жил Мишка Аристов («Хива»), до девок охоч, как он сам говорил. Их было два брата, один Василий Филиппыч. У Мишки была присказка – «Сурьезно, девочки, я в вас влюблен!». Пел – «Ах, золотая, извитая тоненька иголочка. Засушила – завлекла молоденька девчоночка». А брат ему со злостью:
- Да, не она засушила, а собственная лень!
Тридцатые годы.
У маминого двоюродного брата Михаила и Паши, он же папин двоюродный племянник, родился первенец – сын. Был самый покос, и все были, естественно, там, даже папаша первенца. Мать первенца, а значит и жена Миши Паня, говорит своей свекрови, бабушке Любе, очень умной и хозяйственной женщине: «Кумом возьмете моего брата Володю, а кумой – кого хотите». Если кума взяли из родни матери-роженицы, то уж куму нужно сестру брать новоиспеченного отца. Сестры у Миши нет, двоюродную сестру хотели взять, Олю, но она нянчит братовых детей на покосе, и пал этот выбор на меня. Я подхожу по всем статьям и в первый раз иду крестить мальчика. Крестная мать должна крестить в первый раз мальчика, а крестный – первый раз девочку. Володя крестил в первый раз у своей старшей сестры Наташи девочку. Поэтому по всем правилам подходили и кум и кума. Приходит мамина тетка, то есть бабушка новорожденного, и говорит: «Кать, мы хотим взять в крестные к внуку Полину». Позвали меня. Я была до смерти рада: значит, уже большая, мне 12-й год и на меня серьезно обращают внимание!  Одела я блузку беленькую с горошком и коричневую юбочку в складку, ботинки на достаточно высоком каблуке. Косы заплела, в две косы.  И пошла к ним. Там уже кум ждал и бабушка-повитуха Корчажиха, чисто одетая и в батистовом платочке. Прежде чем идти в церковь, дома должны пройти некоторые церемонии. Завернули сына во все чистое, крестик дали куму и пятак большой из красной меди. Пришли в церковь, вернее в большую сторожку. Кум стал на колени, стали богу молиться. Сторожиха велела  нагнуться в поклоне, пятак выскочил. Налили подогретой воды в купель. Бабка Корчажиха развернула ребенка, а потом под божницу кума ближе стала, поползла за пятаком, кум за ней.  Бабушка Люба засмеялась, кум с кумой за ней, и вместо молитвы получился хохот. Крестник весь обложился, обтерли его, и батюшка начал крестить. Что-то читал, потом заставили кума читать (кажется, «Отче наш»), потом куму дали ребенка, прошли вокруг купели. Поп с молитвой, кум с крестником, а кума со свечкой за ним. Кума все время боялась, чтобы крестник опять не наложил, так как больше перевертывать не во что, а надо еще в купель окунать и завертывать в сухое. Обошли вокруг купели три раза, и батюшка взял ребенка, закрыл ему нос и рот и окунул в купель. А кума так боялась, чтобы ее крестник не задохнулся и не захлебнулся! Готова была на спасение, но все обошлось. Батюшка отдал куме ребенка, остриг у него щепотку волос, закатал в воск и бросил в воду.

С утра день был хороший, и мамина очередь табун пасти. Взяла она меня на руки и погнала. Табун пасся на лугу, где весной талая вода собиралась по низине в речку, называемую Турой, которая заходила в озеро Тарутинское. За лето эта речка пересыхала, и трава была удивительно сочной, а цветов и клубники на косогорах уйма. Здесь паслись не только стада коров и овец, но и индюшки, которых все время разводили на заимке Завершинских. 5 дворов по 30-40 штук. Индюшек пасли Павлика сестра тетя Шура, ей было тогда 10 лет, и дяди Васина дочь Катя, 9 лет. Вдруг полетели тучи, и мама велела Шуре и Кате гнать индюшек к заимке, а сама собрала скот и вместе со мной  накрылась брезентом. Вдруг овцы шарахнулись к колодцу и заблеяли. Мама  приподнялась и испуганно закричала: «Волк!» В это время подъехал верхом мамин отец, он был в это время избранным судьей. Он и отогнал волка, взял меня себе на руки, а маме приказал сейчас же возвращаться домой и не простывать под дождем. Мама плакала, но табун оставить не решилась. Дедушка Фрол приехал со мной прямо к дому в Тарутино, постучал нагайкой по ставне, крикнул: «Принимайте внучку!», а сам начал пенять сватье, то есть моей бабушке, за то, что так бесчеловечно поступают со снохами, с детьми посылают пасти скот.
Бабушка показала деду кукиш и указала распоряжаться в своем доме: «Вот тебе Пилюга - червоточина!»
Дед увез меня к бабушке Паше, к своей жене.
Каждый год, как только сходит вода, сюда бегают дети. На большие праздники – ежедневно. Старшие дети ведут и несут младших. Тем, кто еще не ходит, подстилают одеяло или половичок. Делают им шалаш из трех ножек – таганок, на котором варят в поле, обкладывают травой и цветами. Какая прелесть, лежать в цветах в тени, вдыхать их ароматы. А цветы переливаются сплошным ковром сколько глаз возьмет – тут тебе бордовые петушки, синие колокольчики, синие медовики, голубые васильки и анютины глазки, белая кашка и волнами ковыль. Катя с Шурой  набрали себе большие букеты и вьют венки. Мне и маме уже свиты. Мама поет песенку: «Где эти лунные ночи, где это пел соловей, где эти карие глазки, кто их ласкает теперь…» Девочки ей подпевают. А потом мама замолкает и говорит девочкам: «А ну, давайте!  «Как на нашей, на долине, на широкой луговине…».  И звонкие девичьи голоса подпевают.
Зимой, в мясоед сидим за общим столом и делаем пельмени. А Шура, брат, катает сочни. Папа приехал.
Дядя Вася болел часто, у него четверо детей, а его жена – тетя Настя, льстивая в глаза и мстивая за глаза, его без конца ругала – и дохлый, и никуда не годный!
Мама,  кроткая и всем угодливая и жалостливая, с болью слышала эти обидные упреки, всегда уговаривала: «Кума, да разве он виноват, что такой несчастный, ты ему помоги болезнь-то изжить. Говорят, нужно питаться получше, да на воздухе быть больше, а он, со своей кроткостью, угождая отцу с матерью, да тебе и детям,  себя забывает, и вместо свежего воздуха устает нянчить детей да валенки подшивать».
Отец ушел в 1918 году по вербовке, где-то в оренбургских степях болеет тифом. Дедушка, всегда руководимый бабушкой, которая ни дома на кухне, ни во дворе не понимала никаких дел, а все возлагала на снох, давала советы деду, и тот, слепо повинуясь ей, давал распоряжения снохам:
- Бабы, скот придется вам по переменке пасти.
Старшая, тетя Настя, часто возражала ему, возразила и на этот раз, округлив серые с подсинькой глаза на свекра:
- Да, ты что, тятенька, не пьян разом? Да куда же мы своих подсосых бросим? На целый день? Или с ними пасти?
Тут и мама подает свой робкий голос.
Бабушка выйдет с видом, что обида незаслуженна. Сперва тихо, а потом в голос:
- Эх, вы! Какую напраслину говорите. Бог-то он все видит.
А затем уже визжит:
- Сядь, поганка!
Дедушка попереступает с ноги на ногу, поподдакивает и сплюнет:
- Дуры вы оголтелые!
Утром гонит дедушка скот сам, снохи помогают. После завтрака снохи решают, кому заступать ему на смену. Дядя слышит и просится сам. Мама одобряет, там, на воздухе и аппетит лучше будет, и от ссор домашних подальше. Дни стояли теплые и погожие, солнышко, жаворонки поют, цветы. Подпасками с ним сестра Шура и дочь Катя. Лук полевой собирают, цветы, венки плетут. Спрашивают про дядю Мишу, про дядю Колю. Дядя Коля служил в штабе в городе Троицке, после революции перешел к красным и был «гоним», как дядя Вася выражался «как Иисус Христос». У красных попрекают и называют беляком, у белых кричат – красная собака, антихрист, изменник, грозят расстрелять. Позже, когда он приехал в Троицк из белых, больной тифом. Выписался из госпиталя, пришел в комиссариат, там признали  - больные глаза и слабые легкие. Он собрался подлечиться и бросить военные дела, пойти, если не годен, на гражданскую службу или в село уехать. Идет по городу, встречает Матушкин, бывший прапорщик, они встретились как друзья детства. Тут  вели партию офицеров, осужденных. Кому – год, кому – полгода. Они посторонились дать дорогу, а из толпы кричат:
- А эти чем лучше? Тоже царю служили, бери и их, всем очищаться, так очищаться.
Так галдели, что конвоиры  опешили:
- Идите с дороги, товарищи. 
А из толпы орут:
- Какие они товарищи? Господа офицеры, давай их сюда!
Никита с Колей решили «Айда!» - и в толпу. Конвоиры заволновались, кричат: «Отойди!». Но они уже шагали в шеренге и во дворе тюрьмы заарестовались. 
- И теперь сидит наш Коля, - заключил свой рассказ дядя Вася.
После обеда, который сварили девчата – гуляш пшенный с бараниной и чай, заваренный клубничным листом,  дядя Вася лег отдохнуть. Стадо напилось из еще не пересохшей Туры, коровы легли, жуя свою жвачку. Овцы также притихли и прилегли, но вдруг шарахнулись. И девочек как с места сдуло, да с криком – «Волк!». Дядя Вася со сна не сразу все понял, но быстро увидел, как вытянувшийся в струнку волк быстро ползет к овцам, которые тряслись и блеяли. Дядя Вася успел запустить дубину, и волк, волоча длинный хвост, затрусил от стада. Девчата плачут и трясутся от страха, дядя Вася онемел, что-то мычит, а сказать ничего не может. Видя это, девчата заплакали от горя еще громче и погнали скот домой. Скот-то бежал сам, а дядя Вася двигаться не мог – ноги отказали. Если бы знал это волк! Одна осталась со стадом и дядей Васей, вторая убежала домой за помощью.
Два месяца болел тяжело дядя Вася, и эти два месяца пасли скот  мама и тетя Настя по очереди, а иногда и с грудными детьми.
Дядя Коля иногда рассуждал, что стыдно за народ, что до сих пор «держит» династию Романовых. «Помазанник божий» - это сказка для старух на печи. О рабочих он говорил: «Главное их богатство – быть сытым, одетым, иметь квартиру. Крестьянину нужно самостоятельность давать, чтобы и сами могли хорошо жить, и рабочему могли продать что, чтобы плуг, например, купить».
Из старой песни:
«Ой, ты матушка, наша Тура.
Затопила ты зеленые луга».
Эту песню пели мои родители, папа Михаил Егорович и мама Екатерина Фроловна Завершинские. Моя крестная, Анна Фроловна, говорила мне, что после венчания, на свадьбе моих родителей песню эту пели все родственники и гости. Маме было 16, а папе 17 лет.
«У церкви стояли кареты,
Там пышная свадьба была.
Все гости роскошно одеты,
Невеста всех краше была.
Невеста была в белом платье,
Букет был приколот из роз.
Она на святое распятье
Смотрела сквозь радугу слез.
Горели церковные свечи,
Невеста стояла бледна.
Священнику клятвенны речи
Сказать не хотела она.

    Когда ей священник на палец
    Надел золотое кольцо,
    Из глаз ее горькие слезы
    Ручьем потекли на лицо.
Я слышал, в толпе говорили:
Жених неприглядный такой.
Напрасно сгубили девицу,
И вышел я вслед за толпой.
    У церкви стояли кареты,
    Там пышная свадьба была.
    Все гости роскошно одеты,
    Невеста всех краше была».
Папа рассказывал, было 75 пароконных упряжек.  От Плетневых – 5-6 братьев, Мельниковы – 2 пары, Завершинские – 5-6 пар, Пилюгиных – 5. Из Чесмы крестный Плетнев с детьми – 3 пары, Аристовых – 2, Карповых – 3, Завалишины, Дороховы, много других. Но молодых вели в венцах в дом жениха, так как церковь стояла напротив дома. Мои родители, и все Завершинские, Аристовы, Пилюгины – все были одарены красивыми голосами. До 1928 года, пока не закрыли церковь, свадеб в нашей родне было 3-4 в год. Примерно до 1927 года широко праздновали масленицу, детей катали. Потом разорили село. Я была в 1940 году в июле в Тарутино – страшно было смотреть на этот разор Тарутино, Чесмы, Подгорного и других сел. Карташовы говорили, что раньше в Тарутино было 2 церкви, около 500 домов, 4 ветряных мельницы, наверное, до сих пор стоят. Была и паровая мельница, но после 1928 года осталось около 100 и 10-20 малых семей колхозников. А в 1927 и 1937 г.г. еще пересажали «врагов» - лучших колхозников, и остались женщины и дети.
Зима на Урале суровая. И по войне, и по погоде в 1918 году. Утром приехали из кавалерии на одни сутки дядя с племянником – Николай Егорович и Александр Владимирович. Их части перебирались конным ходом из г. Троицка в сторону Оренбурга добивать (взять Лебединского?). У Александра много братьев и сестер – Дуня, Катя, Иван, Василий, Алексей и Алексеевна еще была беременна, - носила Ольгу. С утра было морозно, солнечно и тихо. Помылись в бане. Катя с Настей пошли помогать Алексеевне готовить, а к обеду собралась вся родня. И пир, и слезы. Пока живы, но бои еще предстоят, жестокие бои!
Зимой дни коротки – чуть стемнело, все по домам, убирать скотину. Пошли и Настя с Катей. Василий Егорович простился с братом и племянником (он все еще болел, и к вечеру его знобило). Настя с Катей обиходили скотину, принесли камыш, затопили  «голландку», приготовили печь, заложив кизяк на утро.  Начали делать пельмени – вот-вот гости придут. Сидят за столом, лепят. Надя, 17 лет, рядом Шурочка, ему 2 года и 4 месяца. Он тоже катает сочни. Надя спрашивает: 
- Шурочка, а ты кому делаешь пельмени?
- Папе. 
- Да, нет, - поправляет  Шура – тетя, - ты делаешь пельмени для дяди Коли и двоюродному брату Саше.
- Нет, я делаю пельмени папе! – и слезы в глазах.
- Ну, конечно, Шурочка-чурочка, папе! – успокаивает его крестная Надя.
Катя-мама добавляет: 
- Это он отца забывает, увидел их в форме и на коне, ну и думает, что это папа.
- Нет, я делаю пельмени папе, он приедет. Сварите пельмени, и папа приедет!
Ставни на ночь закрыты от мороза. Женщины запели песню, с печи дядя Вася подпевает «Скакал казак». Пели хорошо и не в первый раз. Вдруг слышат с улицы песню, голоса мужские «Вольна пташка»:
- Любезная хозяюшка, пусти переночевать!
Настя говорит:
- Наши идут от дяди Митрия.
А Шура:
- Нет, это другие голоса! Чуть ли не братка Миша?!
Один голос вроде знакомый, а другой совсем чужой. Вдруг Настя подпела им: «Я печку не топила, гостей я не ждала». Смеясь, все подхватили слова. Думали путники мимо проехали или прошли. Но тут вдруг ставню одну открыли, и в военной форме люди просятся на ночлег. Дядя Вася пошел открывать ворота и увидел… брата Михаила! Обнялись, едем, говорит, из Троицка в Варну, этот товарищ за старшего, с пакетом. Вот, радость какая! А из Троицка до Варны едут сейчас и Коля с Сашей, они от дяди сейчас придут к нам! Ты, Миша, голос изменил, когда подъезжали и пели, мы и подумали, что они уже от дяди Мити идут! А сын-то учуял, папе, говорит, делал пельмени!
- Вася, ты там пока не говори, что это я приехал.
- А сын ведь тебе пельмени делает, аж заплакал, когда его поправили, мол,  для дяди, а не для папы!
Распрягли коней, закатили сани. Заходят в тулупах. Миша сел на скамейку у порога, не снимая тулупа, а старшего провели в горницу. Старший садится за стол, и песня,  как бы,  продолжается:
- Любезная хозяюшка, узнай ты мужа своего, - а Катя несет лампу из кухни в горницу, через прихожую, где Миша сидел. Он встал ей навстречу, открыл тулуп и лицом к ней! Лампа упала, Миша ее на лету поймал.
Часто Вася с Мишей пели песни на два голоса. Василий запевал:
- Пускай могила меня накажет за то, что я ее люблю.
И Мишин голос взвивался:
-Но я могилы не устрашуся, когда люблю и с тем помру.
Часто пели «И называл меня голубкой, и руки жал, меня ласкал», или 
«Под натиском белых, наемных солдат», или «Порт-Артур», или «Где эти лунные ночи».
Часто, бывало, лет в 12-13 зимой он ехал по селу, по набережной, «по пути», как они с двоюродным братом Ваней Пилюгиным, шутя, говорили. До озера, напоить лошадь, было метров 200. Попоил и вскачь до дома Вани за полтора квартала. Не слезая с лошади, стучит в окно:
- Иван, айда (так говорили в Тарутино, айда, а не иди),  прокатиться!
Иван уже в полушубке и в валенках выбегает, лошадь за хвост, подгибает ноги в коленках. И так – один на лошади, другой – за хвост  накатаются, и кому домой рваный валенок подшивать, а кому коня домой гнать. В воротах забудет пригнуться и бьется лбом об косяк ворот, замертво падает, а лошадь останавливается и как бы считает себя виноватой: прости мол, что не подсказал пригнуться. Мама всегда в таких случаях «теряла» сердце и бросалась с плачем к сыну, боясь, что покалечился.

Завершинский
Моя родословная и родня

По маминой линии. Пилюгин Фрол Степанович и Плетнева Прасковья Алексеевна. Их дети Пилюгин Степан Фролович, Егор Фролович, Екатерина Фроловна, Иван Фролович (погиб), Анна Фроловна, Николай Фролович (погиб под Москвой), Василий Фролович – сослан нищим, избит в 21 год – понравился   его дом в 3 маленьких комнаты, трюмо, 4 стула, стол и кровать, имущество от родителей, которые в 1924 году оставили его сиротой в 14 лет.     
По папиной линии. Завершинский Тимофей Захарович и Татьяна, детей шестерых имели. Завершинский Дмитрий Тимофеевич и его жена Елена Ненильевна – родители моего отца Михаила Егоровича. Екатерина Тимофеевна за Завалишиным. Анна Тимофеевна за Черновым («кавалер»), Иван Тимофеевич и Анна Карповна – деды Вани П. и Дуси по матери – отец. Завершинский Александр Тимофеевич умер в 1911 году, оставили двух сирот – Василия Александровича и Степана Александровича. Дети выросли у дядьев – Ивана Тимофеевича и Дмитрия Тимофеевича. У нашего деда Егора Тимофеевича было 5 человек детей от первого брака. Татьяна Ег. в 15 лет отдана в село Михайловское, за 40 км от Тарутино. Ольга, умерла в замужестве в 17 лет. Анна Тимоф. – отдана за Завалишина (сослан был Николаем I, декабрист. Он умер, оставив бабушку Анюту, деда нашего, сестру, с двумя детьми – Саша и Настя. Настя была отдана за Подседова). Николай  Егор., который в 14 лет был отдан в военный караул, дослужился до младшего офицера в Троицке, в штабе. Я его хорошо помню.   Он был посажен в тюрьму в Троицке (все офицеры  гноились в тюрьме). Наш дядя Коля без детей, жена была тетя Ганя (Агафья Ильинична, дочь священника). Дядю в 1924 г. привез мой папа в Тарутино и он умер от туберкулеза. Провожало его в последний путь все село, около 400 дворов. Церковь закрыли в 1927. Село было красивое, озеро 5      км в длину и 2 в ширину. Много было всякой прилетной птицы, а рыба – карась. Привозил в бочках Иван Тимофеевич, младший брат нашего деда Егора Тим. Люди были трудолюбивы,  стыдились бедности, работали день и ночь. Помогали проезжим и больным.